Невротик по Хорни 10

  • Аспекты
Время чтения:
26 мин.
Если кто-то не заходил или не писал НАМ какое-то время, МЫ задавались вопросом, не обидели ли МЫ его чем-то.
Если кто-то не заходил или не писал Другому какое-то время, он задавался вопросом, не обидел ли он его чем-то.
МЫ брали на себя вину, даже если были не виноваты.
Другой брал на себя вину, даже если был не виноват.
Виновников своих обид МЫ оправдывали, обвиняя во всём случившемся только себя.
Виновников своих обид Другой оправдывал, обвиняя во всём случившемся только себя.
МЫ признавали авторитет и мнение остальных, не позволяя себе иметь собственное мнение или, по крайней мере, высказывать его.
Другой признавал авторитет и мнение остальных, не позволяя себе иметь собственное мнение или, по крайней мере, высказывать его.
НАШЕ чувство вины было готово проявиться по любому поводу.
Чувство вины Другого было готово проявиться по любому поводу.
У НАС имелось неустойчивое различие между НАШИМ скрытым чувством вины, готовым проявиться по любому поводу, и тем, что было бессознательным чувством вины, явное в состоянии депрессии.
У Другого имелось неустойчивое различие между его скрытым чувством вины, готовым проявиться по любому поводу, и тем, что было бессознательным чувством вины, явное в состоянии депрессии.
НАШЕ бессознательное чувство вины принимало форму самообвинений.
Бессознательное чувство вины Другого принимало форму самообвинений.
НАШИ самообвинения на почве бессознательного чувства вины были фантастическими или, по крайней мере, сильно преувеличенными.
Самообвинения Другого на почве бессознательного чувства вины были фантастическими или, по крайней мере, сильно преувеличенными.
НАШИ вечные старания выглядеть оправданными в собственных глаза и в глазах остальных, предполагали наличие у НАС свободно перемещающегося чувства вины, которое НАМ приходилось держать в скрытом состоянии.
Вечные старания Другого выглядеть оправданными в собственных глаза и в глазах остальных, предполагали наличие у него свободно перемещающегося чувства вины, которое ему приходилось держать в скрытом состоянии.
На наличие смутного чувства вины у НАС указывал преследующий НАС страх невротика, страх разоблачения или неодобрения.
На наличие смутного чувства вины у Другого указывал преследующий его страх невротика, страх разоблачения или неодобрения.
НАШЕ скрытое чувство вины порождало у НАС страх разоблачения и/или неодобрения.
Скрытое чувство вины Другого порождало у него страх разоблачения и/или неодобрения.
МЫ вели себя с кем-то так, как если бы между НАМИ и кем-то были взаимоотношения преступника и судьи.
Другой вел себя с кем-то так, как если бы между Другим и кем-то были взаимоотношения преступника и судьи.
МЫ делали, таким образом, очень трудным для себя сотрудничество с кем-то в процессе работы, в выражении эмоций, в построении искренних отношений.
Другой делал, таким образом, очень трудным для себя сотрудничество с кем-то в процессе работы, в выражении эмоций, в построении искренних отношений.
Любое предлагаемое НАМ истолкование, вопрос, просьбу объяснить свои мотивы, поступки МЫ воспринимали как укор.
Любое предлагаемое Другому истолкование, вопрос, просьбу объяснить свои мотивы, поступки он воспринимал как укор.
Если кто-то показывал НАМ, что за НАШИМ определенным защитным отношением скрывается тревожность, МЫ отвечали в стиле: «Я знаю, что я трус».
Если кто-то показывал Другому, что за его определенным защитным отношением скрывается тревожность, Другой отвечал в стиле: «Я знаю, что я трус».
Если кто-то объяснял НАМ, что МЫ сторонимся людей из-за страха быть отвергнутыми, МЫ принимали вину на себя, интерпретируя данное объяснение тем, что пытались таким образом облегчить себе жизнь.
Если кто-то объяснял Другому, что он сторонится людей из-за страха быть отвергнутым, он принимал вину на себя, интерпретируя данное объяснение тем, что пытался таким образом облегчить себе жизнь.
МЫ сторонились НАШИХ родителей, желая таким образом облегчить себе жизнь.
Другой сторонился своих родителей, желая таким образом облегчить себе жизнь.
МЫ сторонились НАШИХ родителей из страха быть отвергнутыми.
Другой сторонился своих родителей из страха быть отвергнутым.
НАШЕ навязчивое стремление к совершенству развивалось из НАШЕЙ потребности избегать какого-либо неодобрения.
Навязчивое стремление Другого к совершенству развивалось из его потребности избегать какого-либо неодобрения.
Если с НАМИ случалось неблагоприятное событие, такое, как потеря состояния или несчастный случай, МЫ явно чувствовали себя более уверенно, утрачивали при этом некоторые невротические симптомы.
Если с Другим случалось неблагоприятное событие, такое, как потеря состояния или несчастный случай, он явно чувствовал себя более уверенно, утрачивал при этом некоторые невротические симптомы.
МЫ сами устраивали или провоцировали НАШИ неприятности.
Другой сам устраивал или провоцировал свои неприятности.
МЫ испытывали столь сильное чувство вины, что у НАС развивалась потребность в наказании как средстве избавления от этого чувства.
Другой испытывал столь сильное чувство вины, что у него развивалась потребность в наказании как средстве избавления от этого чувства.
У НАС проявлялось много свидетельств, говорящих не только о существовании у НАС особо острого чувства вины, но также и о том властном влиянии, которое оно оказывает на НАШУ личность.
У Другого проявлялось много свидетельств, говорящих не только о существовании у него особо острого чувства вины, но также и о том властном влиянии, которое оно оказывает на его личность.
НАШЕ сознательное чувство вины являлось подлинным.
Сознательное чувство вины Другого являлось подлинным.
НАШЕ сознательное чувство вины не являлось подлинным.
Сознательное чувство вины Другого не являлось подлинным.
У НАС проявлялись симптоматичные отношения, связанные с НАШИМ бессознательным чувством вины.
У Другого проявлялись симптоматичные отношения, связанные с НАШИМ бессознательным чувством вины.
НАШЕ чувство вины было подобно чувству собственной неполноценности.
Чувство вины Другого было подобно чувству собственной неполноценности.
НАШЕ чувство неполноценности вовсе не являлось крайне нежелательным для НАС.
Чувство неполноценности Другого вовсе не являлось крайне нежелательным для него.
МЫ были далеки от желания избавиться от своего чувства неполноценности.
Другой был далек от желания избавиться от своего чувства неполноценности.
НАШЕ чувство вины вовсе не являлось крайне нежелательным для НАС.
Чувство вины Другого вовсе не являлось крайне нежелательным для него.
МЫ были далеки от желания избавиться от своего чувства вины.
Другой был далек от желания избавиться от своего чувства вины.
МЫ настаивали на своей вине и яростно сопротивлялись любой попытке снять с НАС это бремя.
Другой настаивал на своей вине и яростно сопротивлялся любой попытке снять с него это бремя.
За НАШИМ настойчивым утверждением вины скрывалась тенденция, как в случае чувства собственной неполноценности, которая несла важную функцию.
За настойчивым утверждением вины Другого скрывалась тенденция, как в случае чувства собственной неполноценности, которая несла важную функцию.
Подлинное раскаяние или стыд были для НАС болезненными чувствами.
Подлинное раскаяние или стыд были для Другого болезненными чувствами.
Для НАС было ещё более болезненно обнаруживать эти чувства перед кем-либо.
Для Другого было ещё более болезненно обнаруживать эти чувства перед кем-либо.
МЫ воздерживались обнаруживать НАШИ раскаяние или стыд перед кем-либо из-за страха неодобрения.
Другой воздерживался обнаруживать своё раскаяние или стыд перед кем-либо из-за страха неодобрения.
Чувство вины МЫ выражали очень охотно.
Чувство вины Другой выражал очень охотно.
НАШИМ обвинениям в свой адрес были свойственны отчетливые иррациональные элементы.
Обвинениям Другого в свой адрес были свойственны отчетливые иррациональные элементы.
НАШИ обвинения в свой адрес интерпретировались НАМИ как признаки скрывающегося под ними чувства вины.
Обвинения Другого в свой адрес интерпретировались им как признаки скрывающегося под ними чувства вины.
Не только в своих своеобразных самообвинениях, но также в смутном ощущении, что МЫ не заслуживаем никакого доброго отношения, МЫ были склонны доходить до крайних пределов иррациональности — от явных преувеличений до чистой фантазии.
Не только в своих своеобразных самообвинениях, но также в смутном ощущении, что он не заслуживает никакого доброго отношения, Другой был склонен доходить до крайних пределов иррациональности — от явных преувеличений до чистой фантазии.
НАШИ упреки в свой адрес не обязательно выражали НАШЕ подлинное чувство вины.
Упреки Другого в свой адрес не обязательно выражали его подлинное чувство вины.
Бессознательно МЫ отнюдь не были убеждены, что являемся недостойным или ничтожным человеком.
Бессознательно Другой отнюдь не были убежден, что является недостойным или ничтожным человеком.
Когда МЫ выглядели подавленным НАШИМ чувством вины, ощущали свою вину, МЫ приходили в крайнее негодование, если другие всерьез принимали НАШИ самообвинения.
Когда Другой выглядел подавленным своим чувством вины, ощущал свою вину, он приходил в крайнее негодование, если другие всерьез принимали его самообвинения.
У НАС проявлялась несообразность, которая заключалась в том, что у НАС присутствовало явно выраженное чувство вины и отсутствовало чувство унижения, которое должно было ему сопутствовать.
У Другого проявлялась несообразность, которая заключалась в том, что у него присутствовало явно выраженное чувство вины и отсутствовало чувство унижения, которое должно было ему сопутствовать.
Одновременно с заявлениями о том, что МЫ недостойный человек, МЫ предъявляли огромные претензии на внимание и восхищение, проявляли весьма явное нежелание соглашаться с малейшей критикой.
Одновременно с заявлениями о том, что он недостойный человек, Другой предъявлял огромные претензии на внимание и восхищение, проявлял весьма явное нежелание соглашаться с малейшей критикой.
Эта несообразность в НАС сильно бросалась в глаза.
Эта несообразность в Другом сильно бросалась в глаза.
МЫ ощущали смутную вину по поводу любого преступления, неприятности, ссор в семье, негативных событий вокруг НАШЕЙ жизни или в НАШЕЙ жизни, и даже винили себя каждый раз, когда умирал кто-то из родственников, но не терпели упреки в свой адрес.
Другой ощущал смутную вину по поводу любого преступления, неприятности, ссор в семье, негативных событий вокруг его жизни или в его жизни, и даже винил себя каждый раз, когда умирал кто-то из родственников, но не терпел упреки в свой адрес.
МЫ реагировали приступом безудержной ярости, потерей сознания на довольно мягкий упрек.
Другой реагировал приступом безудержной ярости, потерей сознания на довольно мягкий упрек.
МЫ реагировали яростью, потерей сознания на мягкий упрек за постоянное требование внимания к себе.
Другой реагировал яростью, потерей сознания на мягкий упрек за постоянное требование внимания к себе.
НАШИ противоречия с чувством вины не выражались столь наглядно.
Противоречия Другого с чувством вины не выражались столь наглядно.
НАШЕ противоречие присутствовало намного чаще, чем выходило наружу.
Противоречие Другого присутствовало намного чаще, чем выходило наружу.
МЫ принимали свою склонность к самообвинениям за здоровое критическое отношение к себе.
Другой принимал свою склонность к самообвинениям за здоровое критическое отношение к себе.
НАША чувствительность к критике прикрывалась мыслью, что переносима лишь дружеская критика или носящая конструктивный характер.
Чувствительность Другого к критике прикрывалась мыслью, что переносима лишь дружеская критика или носящая конструктивный характер.
Но эта НАША мысль являлась лишь только ширмой и противоречила фактам.
Но эта мысль Другого являлась лишь только ширмой и противоречила фактам.
Даже дружеский совет вызывал у НАС гневную реакцию.
Даже дружеский совет вызывал у Другого гневную реакцию.
Совет любого рода предполагал критику в НАШ адрес в связи с некоторым НАШИМ несовершенством.
Совет любого рода предполагал критику в адрес Другого в связи с некоторым его несовершенством.
Многое из того, что проявлялось у НАС как чувство вины, являлось НАШИМ выражением либо тревожности, либо защиты от нее.
Многое из того, что проявлялось у Другого как чувство вины, являлось его выражением либо тревожности, либо защиты от нее.
В НАШЕЙ культуре считается более благородным, НАС воспитывали бояться Бога, а не бояться людей, или воздерживаться от чего-либо по велению совести, а не из страха быть пойманным.
В культуре Другого считается более благородным, его воспитывали бояться Бога, а не бояться людей, или воздерживаться от чего-либо по велению совести, а не из страха быть пойманным.
МЫ, говоря, думая о сохранении верности на основе велений совести, в действительности просто боялись своих жен.
Другой, говоря, думая о сохранении верности на основе велений совести, в действительности просто боялся своей жены.
Вследствие высочайшей тревожности МЫ были склонны прикрывать свою тревожность чувством вины.
Вследствие высочайшей тревожности Другой был склонен прикрывать свою тревожность чувством вины.
Мы не только страшились тех последствий, которые вполне могут иметь место, но заранее предвидели последствия, абсолютно несоразмерные с действительностью.
Другой не только страшился тех последствий, которые вполне могут иметь место, но заранее предвидел последствия, абсолютно несоразмерные с действительностью.
Природа НАШИХ предчувствий зависела от ситуации.
Природа предчувствий Другого зависела от ситуации.
У НАС было преувеличенное представление о грозящем НАМ наказании, возмездии, покинутости всеми.
У Другого было преувеличенное представление о грозящем ему наказании, возмездии, покинутости всеми.
НАШИ страхи были совершенно неопределенными.
Страхи Другого были совершенно неопределенными.
НАШИ страхи зарождались в одной и той же точке, которую можно было грубо определить как страх неодобрения или, если НАШ страх неодобрения был равносилен сознанию греховности, как страх разоблачения.
Страхи Другого зарождались в одной и той же точке, которую можно было грубо определить как страх неодобрения или, если его страх неодобрения был равносилен сознанию греховности, как страх разоблачения.
НАШ страх неодобрения встречался при НАШИХ неврозах.
Страх неодобрения Другим встречался при его неврозах.
Даже если на первый взгляд МЫ казались абсолютно уверенным в себе и безразличным к мнению остальных, МЫ испытывали чрезвычайный страх или сверхчувствительность к неодобрению, критике, обвинениям, разоблачению.
Даже если на первый взгляд Другой казался абсолютно уверенным в себе и безразличным к мнению остальных, он испытывал чрезвычайный страх или сверхчувствительность к неодобрению, критике, обвинениям, разоблачению.
На первый взгляд МЫ казались абсолютно уверенными в себе и безразличными к мнению других.
На первый взгляд Другой казался абсолютно уверенным в себе и безразличным к мнению других.
МЫ испытывали чрезвычайный страх или сверхчувствительность к неодобрению, критике, обвинениям, разоблачению.
Другой испытывал чрезвычайный страх или сверхчувствительность к неодобрению, критике, обвинениям, разоблачению.
НАШ страх неодобрения указывал на скрывающееся под ним НАШЕ подспудное чувство вины.
Страх неодобрения Другого указывал на скрывающееся под ним его подспудное чувство вины.
НАШ страх неодобрения был результатом НАШЕГО чувства вины.
Страх неодобрения Другого был результатом его чувства вины.
МЫ крайне затруднялись говорить об определенных переживаниях или мыслях из-за того, что испытывали по их поводу столь большую вину или потому, что думали, что испытывали вину.
Другой крайне затруднялся говорить об определенных переживаниях или мыслях из-за того, что испытывал по их поводу столь большую вину или потому, что думал, что испытывал вину.
МЫ крайне затруднялись говорить об определенных переживаниях, например, о тех, которые имеют отношение к желанию чьей-то смерти, мастурбации, инцестуозным желаниям.
Другой крайне затруднялся говорить об определенных переживаниях, например, о тех, которые имеют отношение к желанию чьей-то смерти, мастурбации, инцестуозным желаниям.
Обретая достаточную уверенность для обсуждения таких переживаний, МЫ осознавали, что они не встречают неодобрения, НАШЕ чувство вины исчезало.
Обретая достаточную уверенность для обсуждения таких переживаний, Другой осознавал, что они не встречают неодобрения, его чувство вины исчезало.
В результате своей тревожности МЫ зависели от общественного мнения.
В результате своей тревожности Другой зависел от общественного мнения.
МЫ принимали общественное мнение, мнение НАШИХ авторитетов за собственное суждение.
Другой принимал общественное мнение, мнение его авторитетов за собственное суждение.
МЫ чувствовали себя виновными, потому что остальные считали, что МЫ чувствуем себя виновными.
Другой чувствовал себя виновным, потому что остальные считали, что он чувствует себя виновным.
МЫ чувствовали себя виновным, потому что в результате своей тревожности МЫ даже более, нежели остальные, зависели от общественного мнения и вследствие этого ошибались, наивно принимая его за собственное суждение.
Другой чувствовал себя виновным, потому что в результате своей тревожности он даже более, нежели остальные, зависел от общественного мнения и вследствие этого ошибался, наивно принимая его за собственное суждение.
НАША общая чувствительность к неодобрению оставалась в основе своей неизменной, даже если НАШЕ чувство вины по конкретным поводам исчезало после того, как МЫ заставляли себя говорить о тех переживаниях, которые вызвали НАШЕ чувство вины.
Общая чувствительность Другого к неодобрению оставалась в основе своей неизменной, даже если его чувство вины по конкретным поводам исчезало после того, как он заставлял себя говорить о тех переживаниях, которые вызвали его чувство вины.
НАШЕ чувство вины являлось не причиной, а результатом НАШЕГО страха неодобрения.
Чувство вины Другого являлось не причиной, а результатом его страха неодобрения.
НАШ страх неодобрения был важен для НАШЕГО развития, формирования НАШЕГО чувства вины.
Страх неодобрения Другого был важен для его развития, формирования его чувства вины.
НАШ неадекватный страх неодобрения слепо распространялся на всех людей.
Неадекватный страх неодобрения Другого слепо распространялся на всех людей.
НАШ неадекватный страх неодобрения простирался лишь на друзей.
Неадекватный страх неодобрения Другого простирался лишь на друзей.
МЫ были неспособны четко различать друзей и врагов.
Другой был неспособен четко различать друзей и врагов.
МЫ относились со страхом неодобрения лишь к внешнему миру.
Другой относился со страхом неодобрения лишь к внешнему миру.
НАШ страх неодобрения был в большей или меньшей степени связан с неодобрением остальных.
Страх неодобрения Другого был в большей или меньшей степени связан с неодобрением остальных.
МЫ испытывали, ощущали неодобрение со стороны внешнего мира.
Другой испытывал, ощущал неодобрение со стороны внешнего мира.
НАШ страх неодобрения становился внутренним.
Страх неодобрения Другого становился внутренним.
НАШЕ неодобрение было внутренним.
Неодобрение Другого было внутренним.
Чем в большей степени происходил НАШ переход к внутреннему неодобрению, тем в большей мере неодобрение извне теряло для НАС свое значение по сравнению с неодобрением НАШЕГО собственного «Я».
Чем в большей степени происходил переход Другого к внутреннему неодобрению, тем в большей мере неодобрение извне теряло для него свое значение по сравнению с неодобрением его собственного «Я».
НАШ страх осуждения проявлялся в различных формах.
Страх осуждения Другого проявлялся в различных формах.
НАШ страх осуждения проявлялся в постоянной боязни вызвать у людей раздражение.
Страх осуждения Другого проявлялся в постоянной боязни вызвать у людей раздражение.
МЫ боялись отказаться от приглашения, высказать несогласие с чьим-либо мнением, выразить свои желания, не подойти под заданные стандарты, быть в каком-либо отношении заметными.
Другой боялся отказаться от приглашения, высказать несогласие с чьим-либо мнением, выразить свои желания, не подойти под заданные стандарты, быть в каком-либо отношении заметным.
НАШ страх осуждения проявлялся в постоянной боязни, что люди про НАС что-то узнают.
Страх осуждения Другого проявлялся в постоянной боязни, что люди про него что-то узнают.
МЫ чувствовали, что НАМ симпатизируют, и МЫ были склонны избегать людей, чтобы не допустить своего разоблачения и падения.
Другой чувствовал, что ему симпатизируют, и он был склонен избегать людей, чтобы не допустить своего разоблачения и падения.
НАШ страх осуждения проявлялся в крайнем нежелании позволять остальным что-либо знать о НАШИХ личных делах.
Страх осуждения Другого проявлялся в крайнем нежелании позволять остальным что-либо знать о его личных делах.
НАШ страх осуждения проявлялся в несоразмерном гневе в ответ на невинные вопросы о себе.
Страх осуждения Другого проявлялся в несоразмерном гневе в ответ на невинные вопросы о себе.
МЫ вытесняли, подавляли НАШ гнев в ответ на невинные вопросы о себе, порождая ещё большее ощущение беспомощности, зависимости.
Другой вытеснял, подавлял свой гнев в ответ на невинные вопросы о себе, порождая ещё большее ощущение беспомощности, зависимости.
НАШ страх осуждения являлся одним из наиболее заметных факторов, делающих процесс самоанализа, проработок трудным и болезненным для НАС.
Страх осуждения Другого являлся одним из наиболее заметных факторов, делающих процесс самоанализа, проработок трудным и болезненным для него.
МЫ боролись с собой и Турбо Сусликом как с опасностью, вторгающейся в НАШ мир.
Другой боролся с собой и Турбо Сусликом как с опасностью, вторгающейся в его мир.
Этот страх побуждал НАС вести себя так, как если бы МЫ были преступником, стоящими перед судьей, и, подобно преступнику, МЫ полны тайной непреклонной решимости все отрицать и вводить в заблуждение.
Этот страх побуждал Другого вести себя так, как если бы он был преступником, стоящим перед судьей, и, подобно преступнику, он полон тайной непреклонной решимости все отрицать и вводить в заблуждение.
Такая НАША позиция проявлялась в сновидениях о том, что НАС подталкивают к признанию, а МЫ реагируем на это сильнейшим душевным страданием.
Такая позиция Другого проявлялась в сновидениях о том, что его подталкивают к признанию, а он реагирует на это сильнейшим душевным страданием.
НАШ страх осуждения порождался НАШИМ чувством вины.
Страх осуждения Другого порождался его чувством вины.
МЫ были озабочены по поводу своего разоблачения и неодобрения в свой адрес.
Другой был озабочен по поводу своего разоблачения и неодобрения в свой адрес.
Основным фактором страха неодобрения, являлось огромное несоответствие, существующее между «фасадом», который МЫ показывали как миру, так и себе, и всеми теми НАШИМИ вытесненными тенденциями, которые сохранялись спрятанными за этим «фасадом».
Основным фактором страха неодобрения, являлось огромное несоответствие, существующее между «фасадом», который Другой показывал как миру, так и себе, и всеми теми его вытесненными тенденциями, которые сохранялись спрятанными за этим «фасадом».
Между НАШИМ «фасадом», который МЫ показывали как миру, так и себе, и всеми теми НАШИМИ вытесненными тенденциями, которые сохранялись спрятанными за этим «фасадом» было огромное несоответствие.
Между «фасадом» Другого, который он показывал как миру, так и себе, и всеми теми его вытесненными тенденциями, которые сохранялись спрятанными за этим «фасадом» было огромное несоответствие.
МЫ страдали даже в большей степени, чем сами это сознавали, находясь в разладе с самим собой по поводу всего того притворства, которым МЫ должны были заниматься.
Другой страдал даже в большей степени, чем сам это сознавал, находясь в разладе с самим собой по поводу всего того притворства, которым он должен был заниматься.
МЫ были вынуждены, тем не менее, изо всех сил защищать своё притворство.
Другой был вынужден, тем не менее, изо всех сил защищать своё притворство.
НАШЕ притворство служило НАМ оплотом, который защищал НАС от скрытой тревожности.
Притворство Другого служило ему оплотом, который защищал его от скрытой тревожности.
Если бы МЫ осознали, что то, что НАМ приходится скрывать, образует основу НАШЕГО страха неодобрения, мы могли бы лучше понять, почему исчезновение НАШЕГО определенного «чувства вины» не могло освободить НАС от этого страха.
Если бы Другой осознал, что то, что ему приходится скрывать, образует основу его страха неодобрения, он мог бы лучше понять, почему исчезновение его определенного «чувства вины» не могло освободить его от этого страха.
Исчезновение определенного «чувства вины» не могло освободить НАС от страха неодобрения.
Исчезновение определенного «чувства вины» не могло освободить Другого от страха неодобрения.
Чтобы избавиться от страха неодобрения, НАМ нужны были более глубокие изменения, чем избавление от чувства вины.
Чтобы избавиться от страха неодобрения, Другому нужны были более глубокие изменения, чем избавление от чувства вины.
Неискренность в НАШЕЙ личности была ответственна за НАШ страх неодобрения.
Неискренность в личности Другого была ответственна за его страх неодобрения.
МЫ страшились обнаружения именно этой неискренности.
Другой страшился обнаружения именно этой неискренности.
МЫ хотели, во-первых, скрыть свою общую величину того, что обычно понимают под термином «агрессия».
Другой хотел, во-первых, скрыть свою общую величину того, что обычно понимают под термином «агрессия».
МЫ хотели скрыть общую величину НАШЕЙ реактивной враждебности — гнева, мести, зависти, желания унижать и т.п., — а также всех НАШИХ тайных претензий к другим людям.
Другой хотел скрыть общую величину его реактивной враждебности — гнева, мести, зависти, желания унижать и т.п., — а также всех его тайных претензий к другим людям.
МЫ не хотели прилагать собственные усилия для достижения желаемого.
Другой не хотел прилагать собственные усилия для достижения желаемого.
Вместо этого МЫ скрыто настоятельно добивались того, чтобы питаться за счет энергии остальных людей — либо посредством власти над ними и эксплуатации, либо посредством привязанности, «любви» или покорности им.
Вместо этого Другой скрыто настоятельно добивался того, чтобы питаться за счет энергии остальных людей — либо посредством власти над ними и эксплуатации, либо посредством привязанности, «любви» или покорности им.
Как только у НАС затрагивались НАШИ враждебные реакции или НАШИ претензии, у НАС развивалась тревожность, не потому, что МЫ чувствовали себя виноватыми, а потому, что МЫ видели, что НАШИ шансы получить ту помощь, в которой МЫ нуждаемся, находятся под угрозой.
Как только у Другого затрагивались его враждебные реакции или его претензии, у него развивалась тревожность, не потому, что он чувствовал себя виноватым, а потому, что он видел, что его шансы получить ту помощь, в которой он нуждается, находятся под угрозой.
У НАС развивалась тревожность потому, что МЫ чувствовали себя виноватыми.
У Другого развивалась тревожность потому, что он чувствовал себя виноватым.
МЫ видели, что НАШИ шансы получить ту помощь, в которой МЫ нуждаемся, находятся под угрозой.
Другой видел, что его шансы получить ту помощь, в которой он нуждается, находятся под угрозой.
МЫ хотели скрыть от остальных, каким слабым, беззащитным и беспомощным МЫ себя чувствуем.
Другой хотел скрыть от остальных, каким слабым, беззащитным и беспомощным он себя чувствует.
МЫ хотели скрыть от остальных, в сколь малой степени МЫ можем отстаивать свои права.
Другой хотел скрыть от остальных, в сколь малой степени он может отстаивать свои права.
МЫ хотели скрыть от остальных, сколь сильна НАША тревожность.
Другой хотел скрыть от остальных, сколь сильна его тревожность.
МЫ создавали видимость НАШЕЙ силы.
Другой создавал видимость своей силы.
МЫ создавали видимость НАШЕЙ силы, чтобы:
скрыть от остальных, каким слабым, беззащитным и беспомощным МЫ себя чувствуем;
скрыть от остальных, в сколь малой степени МЫ можем отстаивать свои права;
скрыть от остальных, сколь сильна НАША тревожность.
Другой создавал видимость своей силы, чтобы:
скрыть от остальных, каким слабым, беззащитным и беспомощным он себя чувствует;
скрыть от остальных, в сколь малой степени он может отстаивать свои права;
скрыть от остальных, сколь сильна его тревожность.
Чем более НАШИ отдельные стремления к безопасности сосредоточивались на доминировании и, таким образом, чем в большей степени НАША гордость также связывалась с понятием силы, тем в большей мере МЫ в глубине души презирали себя.
Чем более отдельные стремления Другого к безопасности сосредоточивались на доминировании и, таким образом, чем в большей степени его гордость также связывалась с понятием силы, тем в большей мере он в глубине души презирал себя.
НАШИ стремления к безопасности сосредотачивались на доминировании, и НАША гордость связывалась с понятием силы.
Стремления Другого к безопасности сосредотачивались на доминировании, и его гордость связывалась с понятием силы.
МЫ чувствовали, считали, что слабость опасна.
Другой чувствовал, считал, что слабость опасна.
МЫ не только чувствовали, что слабость опасна, но также считали ее достойной презрения, как в себе, так и в остальных.
Другой не только чувствовал, что слабость опасна, но также считал ее достойной презрения, как в себе, так и в остальных.
МЫ считали слабостью любое несоответствие требованиям, будь то вопрос о НАШЕМ месте в собственном доме или о НАШЕЙ неспособности преодолеть внутренние трудности и т.д.
Другой считал слабостью любое несоответствие требованиям, будь то вопрос о его месте в собственном доме или о его неспособности преодолеть внутренние трудности и т.д.
МЫ презирали в НАС любую слабость.
Другой презирал в себе любую слабость.
МЫ презирали в остальных любую слабость.
Другой презирал в остальных любую слабость.
МЫ верили, боялись, что остальные точно так же будут презирать НАС, если обнаружат НАШУ слабость.
Другой верил, боялся, что остальные точно так же будут презирать его, если обнаружат его слабость.
МЫ прилагали отчаянные усилия скрыть НАШУ слабость.
Другой прилагал отчаянные усилия скрыть свою слабость.
МЫ прилагали отчаянные усилия скрыть НАШУ слабость со страхом, что раньше или позже всё раскроется.
Другой прилагал отчаянные усилия скрыть свою слабость со страхом, что раньше или позже всё раскроется.
МЫ боялись, что раньше или позже НАША слабость, её проявления раскроются, станут заметны
и это поддерживало, сохраняло, усиливало НАШУ тревожность.
Другой боялся, что раньше или позже его слабость, её проявления раскроются, станут заметны
и это поддерживало, сохраняло, усиливало его тревожность.
Поскольку МЫ, таким образом, презирали в себе любую «слабость» и поскольку МЫ не могли не верить в то, что остальные точно так же будут презирать НАС, если обнаружат НАШУ слабость, МЫ прилагали отчаянные усилия скрыть ее, но делали это всегда со страхом, что раньше или позже все раскроется; поэтому НАША тревожность сохранялась.
Поскольку Другой, таким образом, презирал в себе любую «слабость» и поскольку он не мог не верить в то, что остальные точно так же будут презирать его, если обнаружат его слабость, он прилагал отчаянные усилия скрыть ее, но делал это всегда со страхом, что раньше или позже все раскроется; поэтому его тревожность сохранялась.
НАШЕ чувство вины и сопровождающие НАС самообвинения не только являлись результатом (а не причиной) страха неодобрения, но также являлись защитой от этого страха.
Чувство вины Другого и сопровождающие его самообвинения не только являлись результатом (а не причиной) страха неодобрения, но также являлись защитой от этого страха.
НАШЕ чувство вины и сопровождающие НАС самообвинения не только являлись результатом НАШЕГО страха неодобрения.
Чувство вины Другого и сопровождающие его самообвинения не только являлись результатом его страха неодобрения.
НАШЕ чувство вины и сопровождающие НАС самообвинения не только являлись защитой от НАШЕГО страха неодобрения.
Чувство вины Другого и сопровождающие его самообвинения не только являлись защитой от его страха неодобрения.
НАША вина и самообвинения преследовали двойную цель — достичь успокоения и уйти от реального положения дел.
Вина и самообвинения Другого преследовали двойную цель — достичь успокоения и уйти от реального положения дел.
МЫ использовали вину, и самообвинения, чтобы достичь успокоения.
Другой использовал вину, и самообвинения, чтобы достичь успокоения.
МЫ использовали вину и самообвинения, чтобы уйти от реального положения дел.
Другой использовал вину и самообвинения, чтобы уйти от реального положения дел.
Последней цели они достигали у НАС либо путем отвлечения внимания от того, что должно быть скрыто, либо посредством столь громадного преувеличения, что представлялись ложными.
Последней цели они достигали у Другого либо путем отвлечения внимания от того, что должно быть скрыто, либо посредством столь громадного преувеличения, что представлялись ложными.
МЫ уходили от реального положения дел путем отвлечения внимания от того, что должно быть скрыто.
Другой уходил от реального положения дел путем отвлечения внимания от того, что должно быть скрыто.
МЫ преувеличивали реальное положение дел настолько сильно, что вся картина начинала представляться ложной.
Другой преувеличивал реальное положение дел настолько сильно, что вся картина начинала представляться ложной.
НАШИМ чувством вины и самообвинениями МЫ преувеличивали реальное положение дел настолько сильно, что вся картина начинала представляться ложной.
Чувством вины Другого и самообвинениями он преувеличивал реальное положение дел настолько сильно, что вся картина начинала представляться ложной.
НАШИМ чувством вины и самообвинениями МЫ уходили от реального положения дел путем отвлечения внимания от того, что должно быть скрыто.
Чувством вины Другого и самообвинениями он уходил от реального положения дел путем отвлечения внимания от того, что должно быть скрыто.
МЫ использовали НАШЕ чувство вины как отвлекающий маневр.
Другой использовал свое чувство вины как отвлекающий маневр.
МЫ сами обвиняли себя, чтобы уйти от крушения НАШЕГО идеального образа.
Другой сам обвинял себя, чтобы уйти от крушения его идеального образа.
МЫ сами обвиняли себя, чтобы скрыть НАШУ враждебность.
Другой сам обвинял себя, чтобы скрыть его враждебность.
МЫ укоряли себя за то, что являемся тяжелой ношей для кого-то, кто бескорыстно помогает НАМ.
Другой укорял себя за то, что является тяжелой ношей для кого-то, кто бескорыстно помогает ему.
МЫ забывали благодарить кого-то за помощь НАМ.
Другой забывал благодарить кого-то за помощь ему.
МЫ считали неважным поблагодарить кого-то, хоть и совсем недавно укоряли себя за то, что он бескорыстно помогает НАМ.
Другой считал неважным поблагодарить кого-то, хоть и совсем недавно укорял себя за то, что он бескорыстно помогает ему.
МЫ испытывали желание получать всё даром.
Другой испытывал желание получать всё даром.
НАШИ самообвинения были не чем иным, как уходом от конкретной благодарности.
Самообвинения Другого были не чем иным, как уходом от конкретной благодарности.
МЫ чувствовали вину за имевшие в детстве вспышки гнева и раздражения.
Другой чувствовал вину за имевшие в детстве вспышки гнева и раздражения.
Несмотря на то, что МЫ понимали, что НАШИ гнев и раздражение были вызваны неблагоразумным поведением родителей, МЫ, тем не менее, не могли освободиться от своего чувства вины.
Несмотря на то, что Другой понимал, что его гнев и раздражение были вызваны неблагоразумным поведением родителей, он, тем не менее, не мог освободиться от своего чувства вины.
Это чувство вины со временем столь усиливалось, что МЫ стали склонны воспринимать свои неудачи в сфере эротических контактов с женщинами как наказание за НАШИ враждебные отношения с родителями.
Это чувство вины со временем столь усиливалось, что Другой стал склонен воспринимать свои неудачи в сфере эротических контактов с женщинами как наказание за его враждебные отношения с родителями.
НАШЕ отношение к женщинам стало носить враждебный характер.
Отношение Другого к женщинам стало носить враждебный характер.
НАШЕ отношение к мужчинам стало носить враждебный характер.
Отношение Другого к мужчинам стало носить враждебный характер.
Страшась отвержения, МЫ рвали все сексуальные связи.
Страшась отвержения, Другой рвал все сексуальные связи.
НАШИ самообвинения не только защищали НАС от страха неодобрения, но также способствовали НАШЕМУ определенному успокоению.
Самообвинения Другого не только защищали его от страха неодобрения, но также способствовали его определенному успокоению.
Даже когда к этому не был причастен ни один человек извне, НАШИ самообвинения через увеличение самоуважения приводили НАС к успокоению, ибо они подразумевали укор себя за те недостатки, на которые остальные смотрят сквозь пальцы, и таким образом заставляли считать себя действительно замечательным человеком.
Даже когда к этому не был причастен ни один человек извне, самообвинения Другого через увеличение самоуважения приводили его к успокоению, ибо они подразумевали укор себя за те недостатки, на которые остальные смотрят сквозь пальцы, и таким образом заставляли считать себя действительно замечательным человеком.
НАШИ самообвинения подразумевали укор себя за те недостатки, на которые остальные смотрят сквозь пальцы, и таким образом заставляли считать себя действительно замечательным человеком.
Самообвинения Другого подразумевали укор себя за те недостатки, на которые остальные смотрят сквозь пальцы, и таким образом заставляли считать себя действительно замечательным человеком.
Мы находили способы считать себя замечательным человеком.
Другой находил способы считать себя замечательным человеком.
МЫ оправдывали себя самообвинениями.
Другой оправдывал себя самообвинениями.
МЫ заглаживали свои ошибки, крушение идеального образа своими самообвинениями.
Другой заглаживал свои ошибки, крушение идеального образа своими самообвинениями.
НАШИ самообвинения давали НАМ облегчение, потому что редко затрагивали реальную причину НАШЕГО недовольства собой и поэтому фактически оставляли потайную дверь открытой для НАШЕЙ веры в то, что МЫ не так уж и плохи.
Самообвинения Другого давали ему облегчение, потому что редко затрагивали реальную причину его недовольства собой и поэтому фактически оставляли потайную дверь открытой для его веры в то, что он не так уж и плох.
НАШИ самообвинения не затрагивали, избегали НАШУ реальную причину недовольства собой.
Самообвинения Другого не затрагивали, избегали его реальную причину недовольства собой.
НАШИ самообвинения оставляли потайную дверь открытой для НАШЕЙ веры в то, что МЫ не так уж и плохи.
Самообвинения Другого оставляли потайную дверь открытой для его веры в то, что он не так уж и плох.
У НАС проявлялись самообвинительные тенденции.
У Другого проявлялись самообвинительные тенденции.
МЫ уходили от одобрения.
Другой уходил от одобрения.
МЫ защищались от неодобрения, от НАШЕЙ тревожности, от НАШЕГО крушения «идеального себя», от обнаружения вытесненных тенденций и НАШЕЙ агрессии с помощью самообвинения.
Другой защищался от неодобрения, от своей тревожности, от своего крушения «идеального себя», от обнаружения вытесненных тенденций и своей агрессии с помощью самообвинения.
МЫ защищались от неодобрения, от НАШЕЙ тревожности, от НАШЕГО крушения «идеального себя», от обнаружения вытесненных тенденций и НАШЕЙ агрессии способом прямо противоположным самообвинению.
Другой защищался от неодобрения, от своей тревожности, от своего крушения «идеального себя», от обнаружения вытесненных тенденций и своей агрессии способом прямо противоположным самообвинению.
МЫ стремились предупреждать любую критику путем стараний быть всегда правым или безупречным и, таким образом, не оставлять никаких уязвимых мест для критики.
Другой стремился предупреждать любую критику путем стараний быть всегда правым или безупречным и, таким образом, не оставлять никаких уязвимых мест для критики.
МЫ старались не оставлять никаких уязвимых мест для критики.
Другой старался не оставлять никаких уязвимых мест для критики.
МЫ оправдывали НАШЕ поведение, даже если оно являлось вызывающе порочным, с помощью интеллектуальной софистики, достойной умного и ловкого адвоката.
Другой оправдывал свое поведение, даже если оно являлось вызывающе порочным, с помощью интеллектуальной софистики, достойной умного и ловкого адвоката.
Такое отношение заходило у НАС столь далеко, что НАМ было необходимо ощущать свою правоту в самых малозначительных и пустяковых деталях.
Такое отношение заходило у Другого столь далеко, что ему было необходимо ощущать свою правоту в самых малозначительных и пустяковых деталях.
МЫ ощущали потребность чувствовать себя всегда правым в отношении прогноза погоды.
Другой ощущал потребность чувствовать себя всегда правым в отношении прогноза погоды.
Для НАС быть неправым в какой-либо одной детали означало подвергнуться опасности оказаться неправым во всем.
Для Другого быть неправым в какой-либо одной детали означало подвергнуться опасности оказаться неправым во всем.
МЫ были неспособны выносить малейшее расхождение во мнении или даже разницу в эмоциональных акцентах.
Другой был неспособен выносить малейшее расхождение во мнении или даже разницу в эмоциональных акцентах.
С НАШЕЙ точки зрения, даже минутное несогласие было равнозначно критике.
С точки зрения Другого, даже минутное несогласие было равнозначно критике.
НАШИ тенденции такого типа были причиной НАШЕЙ псевдоадаптации.
Тенденции такого типа у Другого были причиной его псевдоадаптации.
Несмотря на тяжелый невроз, НАМ удавалось сохранять в собственных глазах, а иногда и в глазах окружающих людей, видимость своей «нормальности» и хорошей адаптации.
Несмотря на тяжелый невроз, Другому удавалось сохранять в собственных глазах, а иногда и в глазах окружающих людей, видимость своей «нормальности» и хорошей адаптации.
МЫ испытывали огромный страх разоблачения или осуждения.
Другой испытывал огромный страх разоблачения или осуждения.
МЫ защищали себя от неодобрения поиском спасения в неведении, болезни или беспомощности.
Другой защищал себя от неодобрения поиском спасения в неведении, болезни или беспомощности.
МЫ прикидывались дурачком.
Другой прикидывался дурачком.
Остальные сомневались по поводу НАШИХ умственных способностей.
Остальные сомневались по поводу умственных способностей Другого.
МЫ, казалось, не понимали ничего из того, что кто-то НАМ говорил.
Другой, казалось, не понимал ничего из того, что кто-то ему говорил.
Остальные пытались говорить с НАМИ более простым языком, но безрезультатно.
Остальные пытались говорить с Другим более простым языком, но безрезультатно.
У НАС были сновидения, в которых кто-то представлялся НАМ врагом, недоброжелателем.
У Другого были сновидения, в которых кто-то представлялся ему врагом, недоброжелателем.
МЫ очень боялись любого медицинского обследования.
Другой очень боялся любого медицинского обследования.
Представая перед официальными лицам, бюрократами, блюстителями правил и порядков, инспекторами, охранниками, вахтерами МЫ притворялись, что не понимаем их, до сих пор не знаем нужных правил и законов, надеясь таким образом избежать наказания.
Представая перед официальными лицам, бюрократами, блюстителями правил и порядков, инспекторами, охранниками, вахтерами Другой притворялся, что не понимает их, до сих пор не знает нужных правил и законов, надеясь таким образом избежать наказания.
МЫ прятались за таким поведением и тупостью, чтобы избежать опасности обвинения и наказания.
Другой прятался за таким поведением и тупостью, чтобы избежать опасности обвинения и наказания.
МЫ использовали игру в дурачка, ощущая себя и действуя подобно безответственному, шаловливому ребенку, которого нельзя принимать всерьез.
Другой использовал игру в дурачка, ощущая себя и действуя подобно безответственному, шаловливому ребенку, которого нельзя принимать всерьез.
НАМ задавали компрометирующий вопрос, а МЫ делали вид, что не понимаем, переспрашивали.
Другому задавали компрометирующий вопрос, а он делал вид, что не понимает, переспрашивал.
С НАМИ заводили компрометирующий разговор, а МЫ делали вид, что не понимаем, переспрашивали.
С Другим заводили компрометирующий разговор, а он делал вид, что не понимает, переспрашивал.
МЫ постоянно практиковали такие отношения.
Другой постоянно практиковал такие отношения.
Даже если МЫ не вели себя по-детски, МЫ отказывались принимать себя всерьез в собственных чувствах.
Даже если Другой не вел себя по-детски, он отказывался принимать себя всерьез в собственных чувствах.
На пороге осознания собственных агрессивных наклонностей МЫ ощущали беспомощность.
На пороге осознания собственных агрессивных наклонностей Другой ощущал беспомощность.
На пороге осознания собственных агрессивных наклонностей МЫ внезапно начинали вести себя как дети, не желая ничего, кроме защиты и любви.
На пороге осознания собственных агрессивных наклонностей Другой внезапно начинали вести себя как ребенок, не желая ничего, кроме защиты и любви.
У НАС были сновидения, в которых МЫ видели себя маленькими и беспомощными, носимыми во чреве матери или у нее на руках.
У Другого были сновидения, в которых он видел себя маленьким и беспомощным, носимым во чреве матери или у нее на руках.
Если беспомощность неэффективна или неуместна в данной ситуации, для той же самой цели МЫ использовали болезнь.
Если беспомощность неэффективна или неуместна в данной ситуации, для той же самой цели Другой использовал болезнь.
НАША болезнь служила НАМ уходом от трудностей.
Болезнь Другого служила ему уходом от трудностей.
НАША болезнь служила НАМ заслоном от осознания того, что страх уводит НАС от разрешения ситуации должным образом.
Болезнь Другого служила ему заслоном от осознания того, что страх уводит его от разрешения ситуации должным образом.
Получив большую нагрузку в школе, институте, на работе, по НАШИМ обязанностям и делам МЫ находили спасение в гриппе, простуде, отравлении алкоголем.
Получив большую нагрузку в школе, институте, на работе, по его обязанностям и делам Другой находил спасение в гриппе, простуде, отравлении алкоголем.
При столкновении с осложнениями с вышестоящим лицом, МЫ находили спасение в остром приступе остеохондроза.
При столкновении с осложнениями с вышестоящим лицом, Другой находил спасение в остром приступе остеохондроза.
НАША апелляция к физической неспособности создавала НАМ явную невозможность действия, алиби, и поэтому освобождала НАС от осознания своей трусости.
Апелляция Другого к физической неспособности создавала ему явную невозможность действия, алиби, и поэтому освобождала его от осознания своей трусости.
МЫ избегали осознания НАШЕЙ трусости.
Другой избегал осознания своей трусости.
Последней и очень важной формой защиты от неодобрения любого рода являлось НАШЕ представление о себе как о жертве.
Последней и очень важной формой защиты от неодобрения любого рода являлось представление Другого о себе как о жертве.
Чувствуя себя оскорбленным, МЫ отбрасывали какие-либо упреки за собственные тенденции использовать остальных людей в своих интересах.
Чувствуя себя оскорбленным, Другой отбрасывал какие-либо упреки за собственные тенденции использовать остальных людей в своих интересах.
С помощью чувства, что НАМИ пренебрегают, МЫ освобождались от упреков за свойственные НАМ собственнические склонности.
С помощью чувства, что им пренебрегают, Другой освобождался от упреков за свойственные ему собственнические склонности.
Своей уверенностью в том, что остальные не приносят НАМ пользы, МЫ мешали им понять, что стремимся взять над ними верх.
Своей уверенностью в том, что остальные не приносят Другому пользы, он мешал им понять, что стремится взять над ними верх.
НАША стратегия «ощущать себя жертвой» использовалась НАМИ и прочно укоренялась в НАС.
Стратегия Другого «ощущать себя жертвой» использовалась им и прочно укоренялась в нем.
НАША стратегия жертвы действительности была для НАС наиболее эффективным методом защиты.
Стратегия жертвы действительности Другого была для него наиболее эффективным методом защиты.
НАША стратегия жертвы позволяла НАМ не только отводить от себя обвинения, но и одновременно обвинять кого-то.
Стратегия жертвы Другого позволяла ему не только отводить от себя обвинения, но и одновременно обвинять кого-то.
МЫ вставали в позицию самообвинения.
Другой вставал в позицию самообвинения.
НАШИ самообвинения не позволяли НАМ увидеть необходимость изменений.
Самообвинения Другого не позволяли ему увидеть необходимость изменений.
НАШИ самообвинения служили НАМ заместителем таких изменений.
Самообвинения Другого служили ему заместителем таких изменений.
НАМ было крайне трудно произвести какие-либо изменения НАШЕЙ сложившейся личности.
Другому было крайне трудно произвести какие-либо изменения его сложившейся личности.
НАМ было очень сложно осознать необходимость изменения.
Другому было очень сложно осознать необходимость изменения.
Очень многие из НАШИХ отношений были порождены НАШЕЙ тревожностью.
Очень многие из отношений Другого были порождены его тревожностью.
Вследствие этого МЫ были смертельно напуганы перспективой изменения.
Вследствие этого Другой был смертельно напуган перспективой изменения.
МЫ прятались от осознания необходимости изменений.
Другой прятался от осознания необходимости изменений.
МЫ поддерживали тайную веру в то, что посредством самообвинения МЫ сможем «вернуться».
Другой поддерживал тайную веру в то, что посредством самообвинения он сможет «вернуться».
Этот процесс у НАС часто проявлялся в повседневной жизни.
Этот процесс у Другого часто проявлялся в повседневной жизни.
Сожалея о том, что МЫ сделали или не смогли чего-то сделать, и поэтому хотим восполнить это или изменить свое отношение, из-за которого так получилось, МЫ избегали погружения в чувство вины.
Сожалея о том, что Другой сделал или не смог чего-то сделать, и поэтому хотел восполнить это или изменить свое отношение, из-за которого так получилось, он избегал погружения в чувство вины.
НАШИ сожаления указывали на НАШ уход от трудной задачи изменения себя.
Сожаления Другого указывали на его уход от трудной задачи изменения себя.
НАМ было проще заниматься раскаянием, чем самоизменением.
Другому было проще заниматься раскаянием, чем самоизменением.
МЫ препятствовали осознанию необходимости изменения.
Другой препятствовал осознанию необходимости изменения.
МЫ обдумывали существующие у НАС проблемы.
Другой обдумывали существующие у него проблемы.
МЫ были склонны обдумывать НАШИ проблемы.
Другой был склонен обдумывать свои проблемы.
МЫ находили интеллектуальное удовлетворение в приобретении психологических знаний, включая знания, относящиеся к НАМ самому, но оставляли их без использования.
Другой находил интеллектуальное удовлетворение в приобретении психологических знаний, включая знания, относящиеся к нему самому, но оставлял их без использования.
МЫ применяли позицию обдумывания в качестве защиты, которая освобождала НАС от эмоциональных переживаний и, таким образом, препятствовала НАШЕМУ осознанию необходимости изменения.
Другой применял позицию обдумывания в качестве защиты, которая освобождала его от эмоциональных переживаний и, таким образом, препятствовала его осознанию необходимости изменения.
МЫ обдумывали так, как если бы МЫ смотрели на себя со стороны и говорили: как интересно!
Другой обдумывал так, как если бы он смотрел на себя со стороны и говорил: как интересно!
Самообвинения служили НАМ для устранения опасности обвинять кого-то, ибо принять вину на себя представляется более безопасным.
Самообвинения служили Другому для устранения опасности обвинять кого-то, ибо принять вину на себя представляется более безопасным.
МЫ ощущали более безопасным принять вину на себя, чем переложить на кого-то.
Другой ощущал более безопасным принять вину на себя, чем переложить на кого-то.
НАШИ внутренние запреты на критику и обвинения остальных людей, усиливающие тем самым НАШИ тенденции к обвинению собственного «Я», играли в НАШИХ неврозах огромную роль.
Внутренние запреты Другого на критику и обвинения остальных людей, усиливающие тем самым его тенденции к обвинению собственного «Я», играли в его неврозах огромную роль.
НАШИ внутренние запреты на критику и обвинения остальных людей усиливали НАШИ тенденции к обвинению собственного «Я».
Внутренние запреты Другого на критику и обвинения остальных людей усиливали его тенденции к обвинению собственного «Я».
НАШИ внутренние запреты имели свою историю.
Внутренние запреты Другого имели свою историю. 
+22
02:16
1453
Нет комментариев. Ваш будет первым!